Предисловие
Трудности на пути саморазвития проявляются в виде сомнений или потери веры в эффективность практики. Это вступление к одной из буддийских сутр написано с двумя целями:
- Пояснить, какие сомнения поможет прояснить этот текст.
- Побудить прочитать текст полностью самостоятельно, а, чтобы закрепилось понимание, прочитать не один раз.
Каждый практикующий так или иначе встречается с вопросами о правильности выбранного пути, попадая в ловушку слов и метафизических вопросов.
Первая группа вопросов будет звучать так:
- «А что есть истина и правда? Какое учение то самое, правильное?
- Как не ошибиться, ведь времени так мало, жизнь коротка?
- Кому верить, если учения различаются, а аргументы у учителей весомые и логичные, а одни традиции предлагают техники, отрицая действенность других методик».
Вторая группа вопросов связана с теориями кармы и реинкарнации, которые звучат так:
- «А если кармы нет, и это лишь попытки управлять умами, использовать доверчивых простачков?
- Что же там, за чертой жизни? А если там ничего нет, то зачем себя ограничивать здесь и сейчас? Зачем правила, моральные принципы и ограничения, если последним дыханием завершусь и «Я»?
- А какая реальность настоящая; а может, вся наша жизнь идёт по сценарию из фильма «13 этаж» или это «сон внутри сна» как в фильме «Начало»?»
Устранить или самостоятельно ответить на эти вопросы помогает опыт в медитативной практике, но, чтобы этой практикой усердно, терпеливо и регулярно заниматься, нужны вера и понимание. Как раз это и помогает обрести чтение и слушание Калама-сутты.
Прочесть текст в оригинале может не каждый, даже владея языком пали или санскритом. В этом материале приведён перевод востоковеда А.В. Парибка (с его согласия). Андрей Всеволодович перевёл с пали, составил, прокомментировал, снабдил предисловием ряд важнейших литературных памятников древнеиндийского буддизма, в том числе «Джатаки», которые изданы при участии Oum.ru.
О чем повествует Калама-сутта
Действия разворачиваются в одной индийской деревне, местных жителей которой называют «каламы». Многие учителя приходят в поселение, с самыми разными воззрениями, каждый провозглашает собственную доктрину и при этом критикует доктрины других учителей. «Какому же учению следовать?» – задаются вопросом каламы и идут к Будде в надежде, что он поможет рассеять их сомнения.
Есть у каламов и вопросы в отношении подлинности теории перерождения и принципов проявления воздаяния за хорошие и плохие поступки, то есть работы закона кармы.
Будда объясняет, что в сложившейся ситуации сомнения естественны, и побуждает к совместному анализу, который они и осуществляют в разговоре, постепенно приходя к выводу, что жажда, злоба, невежество ведут к вреду и страданию, как собственному, так и других людей, и потому их следует отбросить. Тогда как противоположные благие для всех и каждого качества следует развивать.
При обсуждении метафизических вопросов Будда объясняет, что, вне зависимости от того, есть ли жизнь после смерти или нет, нравственное поведение приносит плоды здесь и сейчас.
Спокойствие, ощущение внутренней устойчивости и защищённости куда лучше, чем зыбкие удовольствия, которые можно обрести нарушением нравственных принципов и следованием желаниям ума. Вне зависимости от того, готов ли человек принять убеждения о жизни после смерти или это не укладывается в его картину мира, такое учение обеспечивает ему благополучие в настоящем.
Калама-Сутта (Ангуттара Никая III.65[1])
Перевод с пали А.В. Парибка
Вот что я слышал: однажды Блаженный, странствуя по стране Кошале с большою общиною монахов, пришел на торжок Кесамутта, населенный каламами. И прослышали каламы, жители торжка Кесамутты: «Говорят, что шраман Готама, из колена Шакьев, ушедший в подвижники из рода Шакьев, прибыл в Кесамутту. А про этого Блаженного Готаму разнеслась такая благая слава: “Он, дескать, Блаженный, святой, истинно всепробужденный, исполненный ведения и поведения, идущий во благе, знаток мира, непревосходимый, укротитель буйных мужей, учитель богов и людей, пробужденный, Блаженный. Хорошо бывает повидать подобных святых!”».
И вот каламы из Кесамутты пришли туда, где был Блаженный; подойдя поближе, некоторые из них приветствовали Блаженного и сели подле; некоторые приветствовали Блаженного, обменялись с ним учтивыми, дружественными речами и сели подле; некоторые молитвенно сложили руки, обратившись в сторону Блаженного, и сели подле; некоторые назвались по имени и роду и сели подле; а некоторые молча сели подле. И сидя подле Блаженного, каламы из Кесамутты сказали Блаженному:
«Бывает, почтенный, что какие-то шраманы и брахманы приходят в Кесамутту. Они только свое учение объясняют, о нем нас просвещают, чужие же учения осуждают, презирают, хулят и крылья им подрезают. И другие, почтенный, шраманы и брахманы приходят в Кесамутту; те тоже только свое учение объясняют, о нем нас просвещают, чужие же учения осуждают, презирают, хулят и крылья им подрезают. И вот, почтенный, бывает-таки у нас сомнение и недоумение: “Так кто же из этих почтенных шраманов и брахманов правду говорит, а кто – ложь?”»
– Да, есть тут в чём вам, каламы, усомниться, есть о чём недоумевать. И впрямь о чём-то сомнительном возникло у вас недоумение.
– Решайте, каламы, не понаслышке, не по обычаю, не с чужих слов; не потому, что так указано в уложении; не основываясь на допущении, не основываясь на выводе, не в итоге разнообразных соображений; не потому, что это согласно со взглядами, которые уже сложились у вас; не полагаясь на правдоподобие; не потому, что уважаете такого-то шрамана. Но, если вы, каламы, сами будете знать: «Это дурные вещи, это зазорные вещи, эти вещи разумными осуждаются, эти вещи, если сполна ввести их в свою жизнь, обернутся вредом и бедою», – тогда вы, каламы, отбросьте их.
– А как вы полагаете, каламы, если внутри у человека возникает алчность, то возникает она во благо или во вред?
– Во вред, почтенный.
– Алчный человек, каламы, обуянный алчностью, так что его дух ею охвачен, и жизни других лишает, и не данное берет, и к чужой жене входит, и лжет, и другого к подобным же делам склоняет, и будет это ему надолго во вред и на беду.
– Верно, почтенный.
– А как вы полагаете, каламы, если внутри у человека возникает злобность, то возникает она во благо или во вред?
– Во вред, почтенный.
– Злобный человек, каламы, обуянный злобностью, так что его дух ею охвачен, и жизни лишает, и не данное берет, и к чужой жене входит, и лжет, и другого к подобным же делам склоняет, и будет это ему надолго во вред и на беду.
– Верно, почтенный.
– А как вы полагаете, каламы, если внутри человека возникает омраченность, то возникает она во благо или во вред?
– Во вред, почтенный.
– Омраченный человек, каламы, обуянный омраченностью, так что его дух ею охвачен, и жизни других лишает, и не данное берет, и к чужой жене входит, и лжет, и другого к подобным же делам склоняет, и будет это ему надолго во вред и на беду.
– Верно, почтенный.
– А как вы полагаете, каламы, эти вещи хорошие или плохие?
– Плохие, почтенный.
– Зазорные или незазорные?
– Зазорные, почтенный.
– Разумные люди их хулят или хвалят?
– Хулят, почтенный.
– Если сполна ввести их в свою жизнь, не обернутся ли они вредом и бедою? Как по-вашему?
– Если, почтенный, ввести их в свою жизнь, они-таки обернутся вредом и бедою. По-нашему так.
– Хорошо, каламы. Так что, когда мы сказали: «Решайте, каламы, не понаслышке, не по обычаю, не с чужих слов; не потому, что так указано в уложении; не основываясь на допущении, не основываясь на выводе, не в итоге разнообразных соображений; не потому, что это согласно со взглядами, которые уже сложились у вас; не полагаясь на правдоподобие; не потому, что уважаете такого-то шрамана. Но, если вы, каламы, сами будете знать: “Это дурные вещи, это зазорные вещи, эти вещи разумными осуждаются, эти вещи, если сполна ввести их в свою жизнь, обернутся вредом и бедою” – тогда вы, каламы, отбросьте их», – то сказали мы как раз об этом.
– Решайте, каламы, не понаслышке, не по обычаю, не с чужих слов; не потому, что так указано в уложении; не основываясь на допущении, не основываясь на выводе, не в итоге разнообразных соображений; не потому, что это согласно со взглядами, которые уже сложились у вас; не полагаясь на правдоподобие; не потому, что уважаете такого-то шрамана. Но, если вы, каламы, сами будете знать: «Это хорошие вещи, это незазорные вещи, эти вещи разумными восхваляются, эти вещи, если сполна ввести их в свою жизнь, обернутся благом и счастьем», – тогда вы, каламы, освойте их и следуйте им.
– А как вы полагаете, каламы: если внутри человека возникает безалчность, то возникает она во благо или во вред?
– Во благо, почтенный.
– Безалчный человек, каламы, не обуянный алчностью, так что дух его ею не охвачен, и жизни других не лишает, и не данного не берет, и к чужой жене не входит, и не лжет, и другого к этому не склоняет, и будет это ему надолго во благо и на счастье.
– Верно, почтенный.
– А как вы полагаете, каламы, если внутри человека возникает беззлобность <... > если внутри человека возникает неомраченность, то возникает она во благо или во вред? <...>
– Верно, почтенный.
– А как вы полагаете, каламы, эти вещи хорошие или плохие?
– Хорошие, почтенный.
– Зазорные или незазорные?
– Незазорные, почтенный.
– Разумные люди их хулят или хвалят?
– Хвалят, почтенный.
– Если сполна ввести их в свою жизнь, не обернутся ли они благом и счастьем?
Как по-вашему?
– Если, почтенный, сполна ввести их в свою жизнь, то они обернутся благом и счастьем. По-нашему так.
– Так что, каламы, когда мы сказали: «Решайте, каламы, не понаслышке, не по обычаю, не с чужих слов; не потому, что так указано в уложении; не основываясь на допущении, не основываясь на выводе, не в итоге разнообразных соображений; не потому, что это согласно со взглядами, которые уже сложились у вас; не полагаясь на правдоподобие; не потому, что уважаете такого-то шрамана. Но, если вы, каламы, сами будете знать: “Это хорошие вещи, это незазорные вещи, эти вещи разумными восхваляются, эти вещи, если сполна ввести их в свою жизнь, обернутся благом и счастьем”, – тогда вы, каламы, освойте их и следуйте им», – то сказали мы как раз об этом.
– Арийский же слушатель, о каламы, чуждый жадности, чуждый злонамеренности, ничуть не омраченный, в понятливости и памятливости, своим духом, исполненным любви, охватывает одну сторону света и удерживается в этом состоянии, а потом – и вторую, и третью, и четвертую, и вверх, и вниз, и вбок: везде и всячески весь мир он охватывает своим духом, исполненным любви – огромной, великой, безмерной, чуждой вражде и недоброжелательству. И так же – духом, исполненным милосердия... исполненным сорадования... исполненным беспристрастия, охватывает он одну сторону света и удерживается в этом состоянии, а потом – и вторую, и третью, и четвертую, и вверх, и вниз, и вбок: везде и всячески весь мир он охватывает своим духом, исполненным беспристрастия – огромного, великого, безмерного, чуждого вражде и недоброжелательству.
– Это, о каламы, – арийский слушатель, чьи помыслы столь чужды вражде, чужды злонамеренности, чужды осквернению и столь чисты. И получается, что им уже в этой жизни достигнуты четыре утешения.
«Если есть тот свет и есть созревание плода хороших и дурных поступков, то я после смерти, после распада тела попаду на небеса, в благой удел», – это первое утешение, что им достигнуто.
«Если же нету того света, нету созревания плода хороших и дурных поступков, то я уже в этой жизни чужд враждебности, жадности, дури и блюду себя в счастии», – это второе утешение, что им достигнуто.
«Если зло делающему зло же и делается, то я ведь ни против кого не злоумышляю. А раз я не свершаю злых дел, разве придет ко мне беда?» – это третье утешение, что им достигнуто.
«А если зло делающему зло не делается, то это всё равно: я и так, и эдак оказываюсь совершенно чист», – это четвертое утешение, что им достигнуто.
– «Таков, о каламы, арийский слушатель, чьи помыслы столь чужды вражде, чужды злонамеренности, чужды осквернению и столь чисты. И получается, что им уже в этой жизни достигнуты четыре утешения.
– Воистину, Блаженный, воистину, идущий во благе! Таков арийский слушатель, чьи помыслы столь чужды вражде, чужды злонамеренности, чужды осквернению и столь чисты. И получается, что им уже в этой жизни достигнуты четыре утешения.
«Если есть тот свет и есть созревание плода хороших и дурных поступков, то я после смерти, после распада тела попаду на небеса, в благой удел», – это первое утешение, что им достигнуто.
«Если же нету того света, нету созревания плода хороших и дурных поступков, то я уже в этой жизни чужд враждебности, жадности, дури и блюду себя в счастии», – это второе утешение, что им достигнуто.
«Если зло делающему зло же и делается, то я ведь ни против кого не злоумышляю. А раз я не свершаю злых дел, разве придет ко мне беда?» – это третье утешение, что им достигнуто.
«А если зло делающему зло не делается, то это всё равно: я и так, и эдак оказываюсь совершенно чист», – это четвертое утешение, что им достигнуто.
– Да, почтенный. Таков арийский слушатель, чьи помыслы столь чужды вражде, чужды злонамеренности, чужды осквернению и столь чисты. И получается, что им уже в этой жизни достигнуты четыре утешения.
– Превосходно, почтенный, превосходно, почтенный! Почтенный словно горбатого выпрямил, словно спрятанное отыскал, заблудшего на дорогу вывел, во тьме масляный светильник поставил! Имеющий очи да видит – вот точно так же Блаженный разными способами изъяснил Дхарму. Идем мы ныне под защиту Блаженного, Дхармы и Общины монахов, и да считает нас Блаженный с нынешнего дня своими мирскими последователями, нашедшими в сем защиту, покуда живы.