И ночь прешла в одно мгновенье,
Вернулось зренье ко всему,
Царевич посмотрел и в чаще
Обитель Риши увидал.
Ключи журчали и звенели
Необычайной чистоты,
И, увидав, что человека
Здесь не боится зверь лесной,
Возликовал царевич сердцем,
Усталый конь свершил свой бег
И воздохнул, остановившись,
И он подумал: "Добрый знак.
Знать, воля свыше одобряет
И указует это мне".
Сосуд для сбора подаяний
Он в доме Риши увидал.
Увидел и другие вещи,
В порядке полном были все.
Сойдя с коня, его ласкал он
И вскликнул: "Вот, привез меня!"
И взором глаз любовно-тихих,
Как нетревожимый затон,
Взглянув на Чандаку, он молвил:
"О быстроногий! Ты - как конь,
Как легкокрылая ты птица,
Повсюду следовал за мной,
Пока я ехал, - и сердечно
Благодарить тебя хочу.
Тебя как верного лишь знал я,
Теперь как сильный ты предстал,
А может человек быть верным
И силы в теле не иметь.
А ты теперь и честность сердца,
И тело сильное явил,
И, быстроногий, ты за мною,
Не ждя награды, поспешал.
Тебя держать не буду больше,
Хоть можно много слов сказать,
Соотношенье завершилось,
Возьми коня и поезжай.
Что до меня, я в долгой ночи
Неисчислимых перемен
Искал найти вот это место
И наконец его нашел".
Сняв с шеи цепь, златое чудо,
Ее он Чандаке вручил.
"Она твоя, - сказал, - возьми же,
И да утешит скорбь твою".
Взяв из тиары ценный камень,
Что как звезда на нем сиял,
В его протянутую руку
Он это солнце положил.
Сказал: "О Чандака, возьмешь ты
Вот этот камень-самоцвет,
И от меня отцу свезешь ты,
Как знак сердечнейшей любви.
Пред ним почтительно положишь
И от меня моли царя,
Чтобы привязанности чувство
В своем он сердце подавил.
Скажи ему, чтобы избегнуть
Треликой горестной беды -
Рожденья, старости и смерти, -
В лес истязаний я вступил,
Не для небесного рожденья,
Не оттого, что сердцем сух,
Не оттого, что в сердце горечь,
Но чтоб стряхнуть тот гнет скорбей.
Нагроможденья долгой ночи,
Желанья жаждущей любви,
Желаю эту свергнуть тяжесть
И опрокинуть навсегда.
К конечному освобожденью
Я так отыскиваю путь, -
Освобожусь, и уж не нужно
Мне будет больше порывать
Семейной связи, и не нужно
Мне будет покидать мой дом.
О, больше не скорби о сыне!
Он в этом выбрал верный путь.
Пять возжеланий скорбь рождают,
Чрез страсть они приводят скорбь.
От предков, от царей победных,
Я получил блестящий трон,
Но, лишь блюдя благоговейность,
Я отказался от него.
Ты говоришь, я слишком молод
И мудрости искать - не час;
Ты должен знать, что верной веры
Искать - всегда удобный час.
Непостоянство, и превратность,
И смерть - всегда нас стерегут;
И потому я обнимаю
Текущий настоящий день
И знаю, час вполне подходит,
Чтоб веру верную искать.
Но пусть отец, томясь, не рвется
За мною в помыслах своих
И пусть не помнит призрак сына
И ту привязанность порвет.
А ты, прошу я, не печалься
О том, что так я говорю,
Но сохрани заветный камень
И весть мою царю снеси".
С почтеньем слову увещанья
Смущенный Чандака внимал,
И, простирая руки, молвил,
И так царевичу сказал:
"Те повеленья, что даешь мне,
Боюсь, прибавят к скорби скорбь,
Что в сердце глубже погрузится,
Как слон, что бьется меж трясин.
Когда порвут внезапно-грубо
Привязу нежную любви,
Как может тот, в ком бьется сердце,
Не тосковать и не скорбеть!
Руда златая под чеканом
Быть может сломана порой, -
Так как же с сердцем, если сердце
Печали тяжко пригнетут!
Царевич был в дворце сохранен,
Он был как чадо между нянь, -
Как быть ему в лесу дремучем
И истязанья выносить?
Когда коня седлать велел мне,
Я был мучительно смущен,
Но силы Неба мне внушили,
Что должен я послушным быть.
А ты, царевич, так решаясь
Дворец оставить верный свой,
Каким намереньем влеком ты
И чьим покорствуешь словам?
Скорбит народ Капилавасту,
Объята скорбью вся страна,
Отец твой, помнящий про сына,
Ведь он не молод уж теперь,
Его оставить - дурно это.
Коль кто не чтит отца и мать
И дом родимый покидает, -
Одобрить это можно ль нам?
Ты был беспомощным ребенком,
Готами грудь тебе дала
И молоком тебя кормила, -
К ней обращаться ли спиной?
Среди семей достопочтенных,
Где добродетельная мать,
Возможен ли такой поступок
И одобрителен ли он?
Дитя Ясодхары, что будет
От года к году созревать,
Оно так не уйдет из дома
И не покинет мать свою.
Но, если ты семью покинул
И от царя-отца ушел,
Не прогоняй меня отсюда,
Ты мой хозяин, я слуга.
С тобой моим я связан сердцем
Как жар - с кипящею водой, -
Как без тебя могу вернуться,
Тебя оставив меж пустынь?
Как во дворец прийти к царю мне,
Как буду я ответ держать?
Как отвечать мне на упреки
Всех обитателей дворца?
И как описывать тебя мне?
Отшельник телом искажен.
Я полон страха, я робею,
Слов подходящих не найду.
Кто в целом царстве мне поверит?
Коли скажу, что жжет Луна,
Скорей поверят, чем что может
Царевич - жестко поступать.
Утончен сердцем он и нежен,
В нем к людям - жалость и любовь,
А бросить тех, кто был любимым,
Не постоянный в этом дух.
Вернись домой, вернись, молю я,
Свое томление смири".
И слушал Чандаку царевич,
И пожалел его печаль.
Но сердцем был он тверд в решеньи,
И так ему он отвечал:
"Зачем такая боль разлуки,
Зачем она из-за меня?
Все существа, путем различным,
О постоянстве говоря,
Явить хотят свое влиянье,
Чтоб не покинул я родных.
Когда ж умру и стану тенью,
Тогда - как смогут удержать?
Я был во чреве у родимой,
И родила она меня -
И умерла, - вскормить родного
Судьбой ей не было дано.
Одна жива, мертва другая,
Где разность встретится дорог?
Как в чаще леса, на деревьях,
Все птички - по две в темноте,
Придет заря - и разлетелись,
Так все разлуки в мире здесь.
Встают высоко в небе тучки,
Как сонмы островерхих гор,
Но вмиг опять они разъяты, -
Так с человеком человек.
Начально это заблужденье,
Любовь и общность меж людей,
Все, как мечта - за сном, растает,
Не называй же имена.
Коли весенние листочки
Спадают осенью с ветвей,
Здесь часть от целого отходит ,-
Так как же в обществе людском?
Меж сочетанных человеков
Еще сильней явленье то.
Оставь же горесть и упреки,
Послушен будь, вернись домой.
Лишь твой возврат - мое спасенье,
Быть может, так вернусь и я.
Узнав, что тверд своим я сердцем,
Не будут думать обо мне.
Но ты слова мои поведай:
"Коли пройду я океан,
Пучину смерти и рожденья,
Тогда опять приду назад.
Но я решился непреклонно,
Коль не найду - чего ищу,
Мой прах развеется по ветру,
Среди безлюдья и пустынь".
И белый конь, его услышав,
Когда сказал он те слова,
Пал на колени пред высоким,
И ноги он ему лизал,
И плакал грустными очами,
И испускал глубокий вздох, -
Царевич нежною рукою
Его по темени ласкал.
И молвил белому коню он:
"Товарищ верный, не скорби,
Хоть я грущу, скакун мой быстрый,
Так расставаяся с тобой.
Твоя окончилась заслуга,
И доблесть ты явил сполна,
Надолго отдых ты узнаешь
От мук рождения теперь.
И вот сейчас твоя награда,
Каменья ценные возьми
И этот меч, что искры мечет,
И вслед за Чандакой ступай".
Горящий как драконье око,
Царевич вынул острый меч,
И узел он волос им срезал,
В котором яркий яхонт рдел.
Он бросил волосы в пространство,
Они взошли на небосвод
И плыли там в провалах света,
Как крылья феникса плывут.
И там, где тридесять три бога.
Схватили духи Света их,
И, завладевши волосами,
Они вернулись в небеса.
Свершители благоговений,
Они свершают их вдвойне,
Владея тем венцом лучистым,
Покуда Правый жив Закон.
Царевич царственный подумал:
"Моя краса теперь ушла,
Освободиться только нужно
От этих шелковых одежд".
Узнав, о чем царевич мыслит,
Тут Дэва Чистой высоты
Взял лук, за пояс вставил стрелы
И вмиг охотником предстал.
На нем покров был темноцветный,
И так к царевичу он шел,
Царевич видел цвет покрова,
Смотрел на этот цвет земли
И думал - он подходит к Риши,
Нейдет к охотнику совсем.
Его к себе он подзывает
И мягко говорит ему:
"Как будто бы он не был темным,
Мне приглянулся твой покров,
Дай мне, прошу, твою одежду,
А я в обмен отдам свою".
"Хоть мне нужна моя одежда,
Чтоб дичь не видела меня, -
Тот молвил,-но тебе в угоду,
Отдам ее в промен твоей".
Охотник, взяв наряд роскошный,
Вновь принял свой небесный лик, -
Царевич с Чандакой, то видя,
Мысль редкостную ощутил:
"Покров тот - не покров обычный,
Не человек мирской был в нем".
И был возрадован царевич,
Смотря на этот темный цвет.
Потом, как туча, что нависла
И окружила лик Луны,
На миг застывшим глянув взглядом,
Он в грот отшельника вступил.
Не отрываясь зорким взором,
Печально Чандака глядел,
И вот ушел, исчезло тело,
Его уж больше не видать.
"Мой господин и мой хозяин
Теперь покинул отчий дом, -
Вскричал он горестно, - покинул
Любимых, кровных, и меня.
Он в цвет земли теперь оделся,
Вошел в мучительный он лес".
Воздевши руки, так скорбел он
И в скорби двигаться не мог.
И наконец, руками взявшись
За шею белого коня,
Пошел вперед он, спотыкаясь,
И, медля, все смотрел назад.
И тело шло своей дорогой,
А сердце шло своим путем,
И в мыслях так он забывался
И потуплял свой взор к земле,
И упадающие веки
Он снова к небу поднимал,
Вставал, упав, и снова падал,
И плакал, и домой так шел.