Измени себя — изменится Мир вокруг

Будда. Глава VI. Нищета аскетизма

Ни встречи с нищенствующими монахами и аскетами, ни общение с обоими учителями не открыли глаза Бодхисатве. Как и после ухода из родительского дома, он все еще ощущал неутолимую жажду знаний, страстное желание полного пробуждения от глубокого человеческого сна. Бродяжничество, это он знал теперь, не было истинной целью, а только началом.

Крушение духовных усилий его учителей, которым не хватало последнего проникновения в жизненные взаимосвязи, привело Сиддхартху Гаутаму к вопросу о возможности достичь спасения через умерщвление плоти, как это пытались сделать многие из его окружения.

На этот вопрос невозможно было ответить в толпе. Это был вопрос, требующий углубления, опыта и испытания. Он требовал одиночества, уединения. И это было следующим шагом Сиддхартхи, шагом на долгом и запутанном пути.

Кто знает Индию, тот понимает, что это значит. Это был шаг с улицы, шаг в джунгли, где подстерегают тигр и змея, где жизнь становится непредсказуемой и опасной.

Там место встречи с самим с собой, но и место возможного разрушения человека. Но Сиддхартха не страшился этого. Не это было ему предназначено. Его задачей было найти дорогу к спасению человечества.

После того, как Будда покинул своего учителя Уддаку, сына Рамы, он уединенными путями отправился на юго-запад, где близ Урувелы, города с расположенным в нем гарнизоном повелителя Мадагхи, нашел место, которое показалось ему пригодным для самоуглубления и самоисследования. Оно было расположено в лесу на берегу чистой речки, вокруг было много деревень, где он мог выпросить достаточно пропитания. Здесь и попытался Бодхисатва в одиночку, без учителя, найти правильный путь, в существование которого он верил, хотя и не знал его.

Нам почти невозможно представить себе его внутреннюю потребность перед лицом такой беспомощности. Только ею объясняется то, что при попытке постичь самого себя он едва не зашел слишком далеко.

Он всесторонне исследовал и испытал свой дух. Теперь он хотел попытаться преодолеть всё еще ощутимую связь с внешним миром, преодолеть натиск инстинктов, исходящих из тела. Для этого он пробовал различные варианты, о которых он сам сообщает в беседах со своими приверженцами, с сомневающимися и противниками. Он увязывает их со знаниями, достигнутыми благодаря просветлению, как пример его ранних поисков.

Он рассказывает брахману Аггивессано:

«И тут, Аггивессано, мне подумалось: «Что, если бы я смог с крепко сцепленными зубами и прижатым к нёбу языком своей волей побороть, подавить, замучить свой нрав?» И я с крепко сцепленными зубами и прижатым к небу языком своей волей начал бороться с моим нравом, давить его и мучить.

И когда я, Аггивессано, с крепко сцепленными зубами и прижатым к небу языком своей волей боролся с моим правом, давил и мучил его, то пот струился ручьями у меня из подмышек. Так же, Аггивессано, как когда сильный мужчина, хватая слабого за голову и плечи, борется с ним, подавляет и мучает его, так струился у меня пот, Аггивессано, когда я с крепко сцепленными зубами и прижатым к небу языком своей волей боролся со своим нравом, подавлял его и мучил, и струи пота стекали из подмышек. Однако, Аггивессано, закалилась моя сила, непреклонной стала она и несдвигаемой, ожидая понимания, но подвижным осталось мое тело, не успокоилось после такого болезненного аскетизма, который подгонял меня. И даже таким образом возникшее у меня чувство боли, Аггивессано, не смогло сковать моего нрава».

Он открыто заявляет о своих усилиях, но и признается в своей неудаче.

Ещё о двух попытках умерщвления плоти, предшествующих его просветлению, сообщает Будда брахману: о подавлении дыхания и отказе от приема пищи. Он рассказывает об этом так же, как и во всех своих речах, с постоянными повторениями, которые не только помогают сказанному глубоко врезаться в память, но и наглядно показывают, какое негативное значение для Пробужденного имели эти попытки даже после того, как он понял всю их тщетность.

Особенно это касается последнего акта драмы преодоления самого себя — голодания.

Для Сиддхартхи Гаутамы это было самым тяжким, потрясшим его событием. Пять аскетов из его окружения, однако, восхищались им и брали с него пример. Они стали его последователями.

Группа всё более и более худеющих, пугающих своей истощенностью фигур превратила лес в своего рода место призраков, — таков был результат.

статуя будды в пещере махакала

Из расположенной западнее сегодняшней Индии области Гандхара, которая достаточно давно была охвачена буддизмом и в которой две тысячи лет назад возникли первые изображения Будды, нам известны статуи Бодхисатвы, изображающие его аскетом: почти скелет, увенчанный черепом, на котором лишь глаза свидетельствуют о жизни.

Чтобы правильно понять его ситуацию в период между одиночеством, вопиющей нищетой и все ещё сохраняющимся предчувствием пробуждения, обратимся еще раз к сообщениям Бодхисатвы об этих днях. Он жестко и безжалостно описал своё внешнее и внутреннее состояние того времени своему ученику Шарипутте.

Дутойт четко перевел это описание и позволил нам заглянуть в те глубочайшие омуты, которые открылись перед Сиддхартхой Гаутамой во времена его аскетизма. Одновременно этот текст дает представление об общей проблематике аскетизма.

«Я вспоминаю, Шарипутта, что я провел четыре этапа очищения: я был аскетом, крайним аскетом, я был безразличен к собственному телу, крайне безразличен, я был осторожным, крайне осторожным, я был в уединении, в крайнем уединении.

Моим аскетизмом было, Шарипутта, следующее: Я был нагим, я свободно прогуливался, я царапал руки, я не слышал, когда мне кричали: «Иди, достойнейший; останься, достойнейший». Я ничего не брал, что мне приносили, ничего из того, что ставили передо мной, я не принимал приглашений; я ничего не брал даже с края горшка. Я принимал пищу один раз в день, я принимал пищу один раз в два дня, я принимал пищу один раз в три дня, в четыре дня, в пять дней, в шесть, в семь дней. Таким образом, мне удалось принимать пищу один раз в четырнадцать дней. Я ел овощи, я ел просо, я ел дикий рис, я ел отбросы, я ел зелень, я ел рисовую пыльцу, я ел рисовую пену, я ел траву, я ел коровий навоз, я питался корнями и фруктами леса как обычное травоядное. Я носил одежды из конопли, одежды из лохмотьев, тряпок, шкуры антилопы, выброшенной шкуры, одежду из лыка, одежду из волос, одежду из шерсти животных, крыльев совы. Я вырывал себе волосы и бороду и упражнялся в вырывании волос и бороды, я стоял, прислонясь к чему-либо, и отказывался сидеть, я стоял на коленях и упражнялся в борьбе, стоя на коленях, я лежал на колючках и готовил на колючках свое ложе, каждый третий вечер или каждый вечер я окунался в воду. Таким образом, всяческими способами аскетизма осуществлял я умерщвление моей плоти. Так обстояло дело, Шарипутта, с моим аскетизмом.

Моё безразличие к собственному телу, Шарипутта, состояло в следующем: за многие годы скапливалась на моём теле грязь и пыль, пока сама собой не отпадала. Как на дереве тиндука целый год скапливается пыль, пока не отпадет сама собой, так, Шарипутта, грязь и пыль многих лет скапливалась на моем теле, пока не отпадала сама по себе. Но я, Шарипутта, не думал при этом: «Ладно, сотру-ка я грязь и пыль рукой» или «Пусть другие сотрут рукой с меня грязь и пыль». Так я не думал, Шарипутта. Так обстояло дело с моим безразличием к собственному телу, Шарипутта.

Следующим образом обстояло дело, Шарипутта, с моей осторожностью: идя куда-нибудь и возвращаясь оттуда, был я, Шарипутта, очень сосредоточен; и даже капля воды вызывала у меня жалость: «Только бы не загубить мне маленькие существа, которые находятся в беде!» Так обстояло дело, Шарипутта, с моей осторожностью.

Следующим образом обстояло дело, Шарипутта, с моей уединенностью: я, Шарипутта, жил в лесной местности; если я видел пастуха, пасущего коров или коз, или того, кто рвал траву, или того, кто собирал валежник, или лесоруба, то убегал я из одного леса в другой, от одного куста к другому, из одной долины в другую, с одного места в другое. Почему это? Потому что я думал: «Только бы они меня не увидели и только бы я не видел их!» Как лесная газель, Шарипутта, когда она видит людей, то бежит из одного леса в другой, от одного куста к другому, из одной долины в другую, из одного места в другое, так и я, Шарипутта, когда видел пастуха, пасущего коров или коз, или того, кто рвал траву, или того, кто собирал валежник, или лесоруба, то бежал из одного леса в другой, от одного куста к другому, из одной долину в другую, с одного места в другое. Так обстояло дело, Шарипутта, с моей уединенностью.

И отправился я, Шарипутта, в один страшный лес. С ужасом этого страшного леса, Шарипутта, дело обстояло так: у каждого, кто не преодолел своих желаний и входил в этот лес, волосы вставали дыбом. Но я, Шарипутта, зимой в течение восьми суток проводил ночи, когда падал снег, под открытым небом, а дни в лесу. В последний месяц лета днем я оставался под открытым небом, а ночью в лесу. И я, Шарипутта, устроил себе ложе на кладбище и ложился на останки трупов. Ко мне приходили дети пастухов и плевали на меня и мочились на меня; они забрасывали меня грязью и засовывали соломинки мне в уши, но я не помню, Шарипутта, чтобы у меня возникли против них недобрые мысли. Так, Шарипутта, обстояло дело с моим безразличием.

Но есть такие аскеты и брахманы, Шарипутта, которые говорят и учат: «Очищение наступает благодаря пище». И они говорят: «Давайте питаться только ягодами». И они едят ягоды, они едят кашу из ягод, они пьют ягодную воду, они вкушают ягоды во всех формах. Но я помню, Шарипутта, что моё питание состояло только из одной ягодки. Ты, конечно, можешь подумать, Шарипутта: «Большой, должно быть, была тогда ягодка». Так ты не должен думать, Шарипутта; и тогда самая большая ягодка была не больше, чем сейчас.

Когда одна лишь ягодка была моей пищей, то тело мое стало крайне худым. В результате столь скудного питания тонкими стали мои конечности; как заплетённая коса был выпуклым мой позвоночник в результате столь скудного питания; как в разрушенном доме сломаны и торчат в разные стороны стропила, так торчали в разные стороны мои ребра в результате столь скудного питания; как в глубоком колодце поверхность воды кажется глубоко закопанной, так и мои зрачки, глубоко сидящие в глазных впадинах, казались глубоко закопанными в результате столь скудного питания. И как горькая тыква, разрезанная в сыром виде, сжимается и усыхает от ветра и солнца, так сжалась и усохла кожа на моей голове в результате столь скудного питания. И если я хотел коснуться кожи на моем животе, то касался моего позвоночника; и если я хотел дотронуться до моего позвоночника, то дотрагивался до кожи на моем животе в результате столь скудного питания. И если я хотел освободиться от урины или кала и присаживался, то падал вперед в результате столь скудного питания. И чтобы оживить свое тело, растирал я его рукой, но когда я растирал рукой свое тело, то с тела падали волосы, сгнившие до корней в результате столь скудного питания.

Но, ведя такой образ жизни, претерпевая такие изменения, умерщвляя свое тело, я не достиг наивысшего достижимого человеком состояния, полного обретения благородных знаний, а почему нет? Потому что я не приобрёл того благородного познания, которое, если ты овладел им, направляет и ведет тебя к полному прекращению страданий».

Сиддхартха Гаутама, превративший для себя сообщённое выше, то есть тотальный аскетизм, из стремления к знаниям в долг, должен был в конце признать, что он шёл ложным путем.

В те мрачные часы его жизни, когда уже было возвещено о его кончине, а весть эта достигла и Капилавасту, лишь его отец, царь Шуддходаиа, не поверил в смерть своего сына. Его чувство подсказало ему, что это только поворотный момент в жизни Бодхисатвы. И это оказалось правильным.

Сиддхартха Гаутама не довёл себя до крайности. Он опомнился и начал снова питаться, медленно увеличивая количество пищи. Это был единственно разумный его вывод. Для некоторых аскетов, которые пытались последовать его примеру, это было, напротив, большим разочарованием. Они отвернулись от него и назвали его предателем идеи аскетизма.

Но Бодхисатва понял и признал, что аскетизм не может привести к просветлению. Он вспомнил эпизод под яблоней из своего детства и указания по медитации, которые он усвоил у своего первого учителя Аларо Каламо, и понял, что только в погружении, в медитации для него может открыться истинный путь.

Оцените статью
1 10 9.88 16 16 Будда. Глава VI. Нищета аскетизма https://www.oum.ru/upload/iblock/32e/32eb993a230e802e585ca441e468263c.jpg
16 / 9.88
Поделиться с друзьями
Если вы заметили ошибку на сайте, пожалуйста, выделите её и нажмите смахните вправо
Благодарности и пожелания